Архив:Абрам Брынза:Фридман Тевтонского Ордена
Сызмальства Фридман мечтал стать рыцарем. Эта мечта была вдвойне недостижима потому, как Фридман был не только простолюдином, он был евреем. Но он столько лет допекал папашу-бакалейщика, что тот на 30-летие любимого сыночка за немалое число полновесных шекелей выцыганил у старого барона Вальтера фон Шелленберга рыцарский сертификат. Шелленберг ничем особо не рисковал. Чего стоит слово еврея против слова рыцаря, тем более барона, на суде, буде такой случится, если подлог раскроется.
Увидев сертификат, Фридман почувствовал прилив необычайной сыновней любви и бросился в объятия старого отца. Старик прослезился и высвободившись из объятий пошел переписывать завещание на другого наследника. Не мешкая Фридман приступил к переделке себя под рыцаря. Прежде всего он вызвал брадобрея и приказал подстричь себя по последней моде. Брадобрей хотел было кинуться в обморок, но золотой шекель привел его в чувство и он шустро обкарнал пейсы, патлы и бороду Фридмана. Высунувшийся из дверей папаша посоветовал обкарнать также нос и уши. Затем свежеиспеченный рыцарь облачился в светское платье и принялся разглядывать отражение в полированном блюде. Из блюда на Фридмана пялилась дикая носатая рожа в шутовском кафтане, но он остался крайне доволен и тут же отправился наносить визиты.
Прежде всего он заглянул к Фельманам. Фельдманы привечали его, но всегда старались сбыть до обеда. На звонок гостя вышла Сарочка, перезрелая дочка менялы Фельдмана, за которой Фридман неуклюже ухаживал последние десять лет. Узнав в светском молодом человеке Фридмана, Сарочка закрыла лицо передником и убежала в комнаты. Ухажер еще немного потоптался и счел за благо удалиться. Позже отец хвалил этот порыв благоразумия: «Старик Фельман только и ищет случая выслужиться перед гоями. Сдал бы он тебя инквизиции, к гадалке не ходи».
Не помня, как вернулся домой, Фридман бросился на свой узенький топчанчик и предался мечтам. Он явственно представлял турниры, балы, пиры, как рукой, закованной в сталь он нанизывает на вилку ароматные ломти оленины и вепрятины, сжимая до хруста французскую булку другой закованной в сталь рукой. Как он заедает вепрятину этой булкой и запивает пряным вином. Как в легких стычках с русскими заградотрядами ищет бранной славы. Как разграбляет Псков и Новгород и с богатой добычей возвращается в собственный замок на берегу серого Балтийского моря.
Жизнь оказалась куда прозаичнее и тяжелее. У лошадиного барышника Фридман выторговал пожилую, спокойную лошадь, у старьевщика разношенный кольчужный доспех со шлемом типа ведро. Напялив на себя доспех, Фридман почувствовал насколько теперь ограничена его свобода. Попытка сесть на лошадь успехом не увенчалась. Не увенчалась успехом и попытка сесть на лошадь лежащую. Вывернув шею, лошадь дотянулась и больно укусила Фридмана. Осознав, что в одиночку, без наставника ему не справиться и военное дело надо отдать в руки профессионала, Фридман выискал француза — учителя фехтования, верховой езды и изысканных манер. Француз задрал брови, но от шекелей не стал отказываться и приступил к выделке из Фридмана мужчины.
Зима прошла в мучительных тренировках — выездке, орудовании тяжеленным копьем и мечом. В конце концов, Фридман научился самостоятельно садиться в седло и не выпадать из него на первых же шагах, уставлять копье на крючке на высокой спинке седла, на скаку попадать копьем в соломенное чучело, более-менее сносно махать мечом. Фридман подтянулся, окреп, согнал жирок, однако, ни нос, ни уши его не похудели, а в глазах сохранилась прежняя сумашедшинка. Кроме боевых искуств француз преподавал Фридману геральдику, политес и танцы.
Наконец, Маршал Тевтонского ордена объявил о большом турнире на Масленицу в Риге в честь годовщины победы псов-рыцарей на Чудском озере над мужицкими толпами князя Александра Ярославича, дилетанта и выскочки. Фридман назначил на этот турнир свой первый выход в свет.
Благополучно добравшись до Риги, не заморив лошадь, Фридман подал заявку на конный бой на копьях. Немало подивившись, что у него не потребовали ни документов, ни даже снять с головы ведро, Фридман устроился под трибунами в ожидании очереди. С ристалища слышался топот коней, тяжкие удары копий о броню, гомон и улюлюканье зрителей. Мимо трибун проходили и проезжали рыцари и оруженосцы со всей Европы. Совсем близко от Фридмана на красивой лошади прогарцевал австрийский рыцарь с пышным гербом дома Шикльгруберов на щите. Фридман так раздухарился, что сбегал к букмекеру и поставил на себя целый шекель.
Когда выкрикнули его имя и он выехал к барьеру, вдоль которого, уставив копья всадники помчатся навстречу бранной славе, Фридман обнаружил, что против него вызвался не кто иной, как барон Вальтер фон Шелленберг. Большая честь для неизвестного рыцаря скрестить копья с бароном, известным фехтовальщиком и бретером. Говорили, что несмотря на годы барон не утратил ни силы, ни ловкости. Увидев, как с кошачьей грацией барон вскочил в седло, как легко принял тяжелое турнирное копье, Фридман ощутил нехорошее предчувствие внизу живота. Тем не менее, он справился с волнением и как следует приладил копье. Прозвучал гонг, всадники дали шпор и набирая скорость помчались. Фридман прилагал все усилия, чтобы сохранить в прицеле копья корпус противника. Он заранее решил, что будет бить в грудь — так вернее, хотя удар в голову почетнее, и к своему ужасу обнаружил, что барон целит ему прямо в голову и наверняка попадет. Уклониться от удара не было никакой возможности, этого не позволяет кодекс чести, да и времени уже нет. Движение как будто замедлилось и Фридман отчетливо видел, как его копье бьет в грудь противника, как разлетается в щепки. Радость переполнила его сердце и вдруг он обнаружил, что летит. "Пропал мой шекель, " — обожгла мозг последняя мысль. Встреча с землей была немилосердна. Мир померк.
Фридман очнулся уже в палатке, куда его принесли на носилках. В голове стоял звон, как будто туда поместилась целая колокольня с компанией пьяных звонарей. С трудом разлепив глаза, Фридман почувствовал, что его уносит мощный поток, потолок кружится и сквозь него светят звезды. В центре всего этого водоворота вдруг сгустился образ Яхве. Фридман никогда не задумывался, есть ли у Яхве образ и какой он, тем не менее видение показалось ему странным — коротко стриженный пожилой мужчина с усами и трубкой в зубах. Яхве нахмурил кустистые брови и хотел было что-то сказать, как образ начал рассеиваться и на его месте проступать другой — полное, бритое, не старое еще мужское лицо с блестящей, будто отполированной тонзурой. Лицо треснуло улыбкой и будто со стороны Фридман услышал:
— Ну-ка, сын мой, прочти-ка Отче наш.
Мир померк окончательно.